Над деревней сгущались сумерки.  Это был теплый июльский вечер, сменивший невыносимо жаркий день. Казалось, что солнце, этот раскаленный огненный шар медленно и бесповоротно сгорал, превращаясь в пепел-луну.

         Деревня отдыхала от полевых работ: молодежь и ребятня разбежались —  кто на речку, кто в лес, всю ночь жечь костры и петь песни под гитару; женщины шли посудачить к соседкам; мужчины либо готовили рыбацкие снасти, либо собирались небольшими компаниями на чьем-нибудь участке и решали наиважнейшие вопросы под звон рюмок и сладкий, дурманящий запах яблочной наливки. Только старики не изменяли себе. Они так и седели на лавочках и с горькой усмешкой смотрели на эту бесхитростную, полную силой и здоровьем деревенскую жизнь, зная, что для них она с каждым днем догорает все больше и больше.

        Я вышел на покосившееся и крылечко и осмотрелся. Дом бабы Груни, у которой я остановился, лежал на возвышенности, и вся деревня просматривалась как на ладони. Мой взгляд привлекла полуразвалившаяся обгоревшая печная труба на окраине. Но не убогое и угрюмое уродство выделило эту трубу среди аккуратных стареньких избушек, а маленькая красная точка, или тряпка или бог весть, что  болтавшееся на самом её верху.

        До ужина было далеко, и я решил рассмотреть пепелище поближе. Набил карман семечками и побрел по пыльной дороге вдоль деревни.

         Пепелище было не так близко, как казалось. Дойдя до него, я, признаться, сильно устал. Жара до конца еще не спала, а ветер словно исчез из этих мест – ни одного ощутимого дуновения. Я сел на край дворового бревенчатого колодца, чудом уцелевшего от пожара, и стал взглядом обшаривать все, что осталось от дома. А осталось не много. Даже страшно представить какой силы было пламя. Ничего, абсолютно ничего кроме старой обгоревшей трубы, которую я и заметил, бесформенной кучи кирпичей, когда-то бывших печкой и пары-тройки самых крепких балок и… все. Очень странно. Хотя… Возможно, здесь собираются что-то построить заново и давно расчистили место  от  черного мусора. Скорее всего, так. Мысль побродить по руинам, ушла сама собой, тут и  лазить то негде, не говоря уже о том, что бы найти что-нибудь старинное и интересное. Я встал, отряхнулся и потрусил обратно. Немного отойдя, я оглянулся, и взгляд невольно прилип к маковке трубы. То, что я принял за тряпку, оказалось алым шелковым платком, зацепившимся за черный выступающий кирпич.

Платок, совершенно новый и совсем не обгоревший печально покачивался наверху. Любопытно, как он сюда попал? Я начал оглядываться в поисках прохожих, но, увы, никого на улице не было.

      В соседнем дворе затявкала собака. Тут же послышалось старческое покашливание и мягкий поскрипывающий голос:

— Герда, ты, что ж на своих лаешь, бессовестная?!

На крыльцо вышла опрятная пухлая бабулька и, заметив меня сказала:

— Это не вы тот самый, как его? Киношник из города?   

Я кивнул. «Да, быстро же в деревне слухи ходят, — подумал я про себя, — Это мы еще снимать не начали».

— Наверное, эту… натуру ищете, да? А что ж вы стоите? Проходите, проходите, я вас компотом угощу, пирогом с ягодами. Мои то внучата убежали, не поев. Да не стесняйтесь, не стесняйтесь. И Герда вас не укусит, она смирная, только лает.

— Ну, если только ненадолго.

      Не пироги привлекли меня к гостеприимной старушке. Все мысли были заняты красным платком, неизвестно почему украшавшим не девушку, а старые развалины. 

      Баба Женя, так звали бабульку, усадила меня под развесистой яблоней, вынесла пирогов и налила огромную чашку компота. Герда, рыжая дворняжка, яростно махая хвостом, вертелась у стола и украдкой надеялась на свою порцию пирогов и внимания. Баба Женя была чрезвычайно общительна. И тут я не выдержал:

— Баб Жень. А вот вы давно здесь живете...- я отхлебнул немного компота, -   не знаете, кто здесь раньше жил?

Она вздохнула, а потом лукаво прищурилась:

— Это Рада… Её платок.

— Эмм… Платок?! – я был удивлен и смущен. Неужели я спросил о платке? — но я не....

— Да ладно. Ты же про платок хотел узнать? Он приметный, про него неместные первым делом спрашивают.

— А...

— Так и быть, расскажу. – Перебила старушка.

Так я узнал о Раде.

                          *                  *              *

      Августовская ночь. Деревья шептались друг с другом во мраке. Поцелуи еще теплились на губах, на белом молодом теле…

— Это тебе, — прошептал он…

В руке Он держал красный шелковый платок. Нежный-нежный как лепесток розы.

      Слова застряли где-то в горле. Но слезы, горячие и горькие струились по моим щекам. Может это даже не слезы, а яд. Яд неминуемой разлуки, отравившей всю душу. Опять поцелуй. Где-то в груди вспыхнуло пламя, теплом разлилось от сердца по телу. Ах, как хотелось стать, блестящей черной змеёй, отравить Его поцелуем, навсегда оставить в огненных, смертельных, губительных объятиях… И самой умереть от этих страстей раздирающих душу...

        Утренний дождь…  Свежий, звенящий тонкими иглами по листве все потушил. Каурая лошадка мерно зашлепала по грязи, скрипнула повозка и я знала… Он не вернется. Пусто.

        Потом пришла осень. Чем сильней шли дожди, тем быстрей умирала надежда. Росла пустота, но не чахлым черным цветком, а холодным омутом, с каждым днем становившимся глубже. Я чувствовала беду.

        И вот выпал первый снег. Надежда, этот хилый ребенок судьбы, победил отчаяние и радовался прозрачному зимнему утру. Любовь, не умиравшая во мне никогда, воскресила Веру… Он вернется и Мы, уже не Он и Я, а Мы, МЫ будем вместе. Единое целое… Семья.

        Конечно, были и другие… Но их я не слушала, не принимала дорогих подарков, смеялась… Неужели они не знали, не слышали, не ведали, что у меня нет души? Она ушла с ним… Далеко-далеко, что бы беречь от бед, врагов и сгущавшейся ночи.

       И вот, прошло три года… Три года молчания, страдания и пустых ожиданий. Весной я услышала звон бубенцов. Сваты.  Но… что же это? Выйдя на крыльцо я увидела не очередного юношу, которому, я конечно, откажу, а… Его. От радости закружилась голова, я побежала к калитке… Быстрей-быстрей, это не морок, это Он, но… Но тройка остановилась только через три дома. Я бежала-бежала за ней, прорывалась через толпу деревенских зевак. И… Как все изменилось… Как же все изменилось!!!

         Как изменился тот  бедный, робкий, милый мальчик… В богато расшитой рубахе не к моему, к чужому крыльцу шел красивый смелый парень… Шел к другой, не ко мне… И она, белокурая, стройная… подлая станет его невестой. Свадьба...

         Через две среды.

         Неделю меня жгла лихорадка.  Бред один и тот же бред каленым железом въедался в разум… Она… не знавшая этой боли и разлуки, алое-алое платье и огонь… пламя… пожар…

          Срок  свадьбы подходил. А Он… Он не пришел меня проведать, извиниться. Да уже и не нужны его извинения и мольбы. Теперь я была сильной, отчаяние привело меня туда… Туда, где огонь вечен, где он имеет разные оттенки, где он жжет по-разному, где всесильно зло, владеющее целыми озерами огня, но не убивающее, а согревающее таких же отчаявшихся, как и я страдальцев.

          Оставалось три дня. Каждую ночь я готовилась, готовилась к этой страшной ночи, когда она навеки будет с ним, когда разлучить их сможет только смерть… Ну что же… Если смерть это преграда, то почему бы сразу не поставить её между ними?

          Свадьба. Еще днем я собрала все необходимое. Моя единственная подруга, моя добрая Алиса, принесла мне те драгоценные пряди, которых мне так не хватало. Золотую и темную… Теперь все готово. Платок, тот прекрасный алый платок, с которым я никогда-никогда не расставалась я взяла с собой… в лес.  Наступила, не смотря ни на что, все-таки наступила эта страшная ночь.

                                   *                      *                              *

       Рада решительно и грациозно шла вглубь леса. К тому заветному месту. Полная луна играла бликами в её темных волосах. Босые ноги девушки были мокрыми от вечерней росы и кровоточили от сухих веток, больно впивавшихся в кожу. Но она молчала.  Лишь губы беззвучно что-то шептали.

       Радислава вышла на залитую лунным светом поляну. Четкими движениями она разложила под кустарником взятые с собой предметы и принялась разводить костер. Пламя стремительно взвилось в воздух. Подождав пока оно утихнет, Рада повесила над ним котелок. Густое крепкое вино закипало… Блеснувший нож распорол белоснежную кожу, сначала слабо… Потом еще два удара и кровь  теплой струйкой потекла в котелок… Из вен по нежной израненной руке в вино… Этим бальзамом Рада облила сердце, трижды сваренное в парном молоке… Потом взяла крапиву. Руки жгло, рана все кровоточила, но мысли были не о том… Было далеко уже за полночь… Действо продолжалось...

— Я тебя не люблю… Это жених сказал невесте, захлопнув в спальне дверь.

       На поляне это слышали и еще крепче сжали окровавленное сердце.

— Прости, -  сказал жених.

— Не прощу – крикнули на поляне и безумно засмеялись…     Пальцы, с которых упругими струйками текла кровь, сжали две пряди… Золотую и темную… Девушка с обезображенной рукой с истеричными рыданиями  исступленно бросила их в  огонь и захохотала.

      Спальню объяло пламя. В считанные минуты дом сгорел… Никто не успел спастись… Сгорели все, гости, невеста, жених.

       Алиса, верная служанка, тайком пошедшая за Радой видела, как в деревне что-то вспыхнуло, а зарево держалось до утра. Как только начался пожар в деревне, Радислава начала безудержно смеяться. Сшибла котелок и принялась в безумной пляске танцевать на углях… Волосы, некогда темные начали рыжеть и под конец стали алые, как и великолепный платок на тонкой её шее. Белая кожа девушки чернела и чернела, загорелось платье… Огонь дьявольский огонь объял её всю и… Рада сгорела, выкрикнув Его имя.      

      Но вся ли?  Не тронуло пламя лишь её платок… Дрожащая от испуга девушка подобрала его и сломя голову побежала в деревню. Там все еще горел тот самый дом.

Подбежав к нему, ополоумевшая Алиса то пыталась вбежать в пламя, то безумно хохотала, то звала кого-то, размахивая алым платком. Но...

                          *                      *                              *

— Толи она его выпустила, толи ветер подхватил, не помню, — сказала Баба Женя, — взлетел платок высоко-высоко и зацепился за кирпич. Это она, Рада, подарок ему вернула… Вот такая история, да...

Уже стемнело. Я поблагодарил хозяйку и вышел за калитку. Тут я не выдержал и крикнул:

— Баб Жень, а все-таки кто ж такая эта Рада была, раз такие вещи знала?

— Кто-то, ведьма сельская, Ему душу заложила! Тьфу, тьфу не к ночи будет упомянуто! Иди, давай.

Я вздохнул и пошел к себе. Дойдя до своего крыльца, я обернулся. Далеко, на опушке леса слабо мерцал огонек.